Из Магадана в Ларюковую путь геолога Виктора Володина 8 марта 1942 года

 

 Несколько страниц ( 187 -194) из книги Виктора Володина "Неоконченный маршрут" дают представление о нескольких бытовых деталях, жизни геологов в поселке Ларюковая зимой 1942 года.

Вторую половину первой военной зимы я опять работал в отделе подсчета запасов. В феврале мне пришлось поехать в командировку. Я не сразу вспомнил, почему в этот раз поехали туда и

Буриков, и я. А это было связано с отсутствием в нашем управлении машинистки, которая смогла бы отпечатать пояснительные записки к подсчету. Это была почему-то очень дефицитная специальность, а зарплата машинистке полагалась мизерная. Поэтому мне и пришлось ехать в Магадан с рукописными записками, чтобы там их отпечатать, а Буриков поехал прямо на Ларюковую, куда в первые месяцы войны эвакуировали Геологоразведочное управление Дальстроя (ГРУ ДС).

В Магадане в Главном управлении Дальстроя, или в Главном управлении строительства Дальнего Севера (ГУСДС НКВД СССР), или в Главке оставался только начальник геологоразведочного

управления, являвшийся также главным геологом Главка, В. А. Цареградский, которого годом позже сделали инженер-полковником и еще позже, к концу войны, произвели в генерал-майоры

инженерных войск. Но тогда он еще не был ни генералом, ни полковником, а оставался штатским геологом.

Ехал я вместе с братом, который тоже вез в Магадан подсчет запасов по руднику «Бутугычаг». Автобус был собственностью рудника «Бутугычаг», и на нем, кроме брата, ехала еще группа

рудничных работников. Мне он очень удачно подвернулся, вернее, это брат позаботился о том, чтобы автобус зашел в Усть-Омчуг и захватил меня. Ехали весело, потому что у рудничных работников были с собой бидончик спирта и какая-то закуска. Правда, спирт нечем было разводить, но их это не смущало, кажется, его заедали свежим снежком. Пили, конечно, понемногу, под предлогом, что нужно погреться, так как в автобусе было не особенно тепло, хотя в нем, кажется, была железная печка.

В этот раз я попал в Магадан впервые после приезда, со времени которого прошло больше чем 3 года и 3 месяца. Поэтому в Магадане я застал довольно значительные перемены. Кое-что из замеченного тогда я помню и теперь, почти 30 лет спустя. Прежде всего, вместо «украшавшего» в 1938 году центр города и расположенного на большом пустыре, к юго-востоку от перекрестка двух

главных улиц – Колымского шоссе (будущего проспекта Ленина) и Пролетарской улицы – большого, обнесенного высокой изгородью из колючей проволоки со сторожевыми вышками на углах лагеря теперь стояло высокое, построенное буквой «П» четырехэтажное здание ГУ СДС НКВД СССР, или Главка (ныне здание объединения «Северовостокзолото». – Ред.). Здесь и помещался теперь кабинет главного геолога Дальстроя нашего будущего генерал-майора В. А. Цареградского, у которого в 1938 году мы были в приземистом деревянном бараке на Пролетарской улице. Большой незастроенный пустырь лежал и теперь вокруг этого здания, больше простираясь к востоку и к югу от него. Мне очень нравилось это здание внутри, нравилось бегать вверх и вниз по широким лестницам, покрытым широкими ковровыми дорожками, укрепленными на ступенях латунными прутьями. Большую пояснительную записку к подсчету запасов я разделил между тремя или четырьмя машинистками на разных этажах, где они и печатали мне ее в сверхурочные часы, а мне для того и приходилось бегать с этажа на этаж, чтобы забирать напечатанный материал, уносить его в кабинет В. А. Цареградского, где стоял особенный, нигде и никогда ни до, ни после того мною невиданный огромный письменный стол, и там его корректировать. Стол был действительно огромный, метра 4 в длину и полтора в ширину и к тому же имел с одной длинной стороны полукруглую выемку шириной сантиметров 70–80. В этой выемке и заседал хозяин стола, когда он бывал в своем кабинете. Но сейчас он был в отъезде, а в выемке сидел я или Воля.

Может быть, я несколько и преувеличил размеры стола, ведь я его не обмеривал, и даю их по воспоминаниям, а видел его давным-давно, полжизни назад, но во всяком случае мало сказать, что он был огромный, скорее, грандиозный или колоссальный. Это был какой-то апофеоз торжествующего военного бюрократизма. Как он мог попасть к нашему скромному будущему генералу, осталось загадкой. Вряд ли он стремился отхватить себе такую игрушку.

В 1938 году в Магадане бросалось в глаза, и так и запомнилось мне, что все кирпичные дома были построены в квартале, ограниченном улицами: Колымским шоссе (теперь проспектом Ленина),

проспектом Сталина (ныне Карла Маркса. – Ред.), Советской (вероятно, это ул. Коммуны, ныне – Дзержинского. – Ред.) и Пролетарской. Весь остальной город был деревянный и одноэтажный. Теперь же за пределами этого квартала кроме уже упомянутого здания Главка на другой стороне Колымского шоссе стояло двухэтажное красное кирпичное здание поликлиники с высоким

крыльцом, сменившее одноэтажную деревянную поликлинику, которую я случайно запомнил с 1938 года, и теперь маленьким и невысоким островком возвышавшееся над посеревшими от времени некрашеными и неоштукатуренными приземистыми деревянными бревенчатыми постройками. Строились еще два больших пятиэтажных кирпичных дома на юго-западном углу Колымского шоссе и улицы Сталина и на северо-восточном углу того же Колымского шоссе и улицы Дзержинского (тогда улицы Коммуны. – Ред.).Эти два дома, построенные из красного кирпича, потом мозолили всем глаза своими неоштукатуренными стенами почти 20лет до 1960 года, когда их, наконец, оштукатурили.

 

Так выглядел Магадан в конце 30-х годов ХХ века. Аэрофотосъемка, вероятно, 1939 г.

 

После трех- или четырехдневного пребывания в Магадане я поехал на Ларюковую, куда прибыл благополучно без происшествий. Поселили меня там в общежитии в той комнате, где жил бывший наш начальник партии Александр Алексеевич Аврамов, уехавший перед войной в отпуск. Отправлялся он домой в Ленинград, но война застала его в поезде, когда он катил по сибирским просторам. Его не пустили дальше Новосибирска. Там он и обосновался, сначала поступил на работу в имевшуюся там геологическую организацию, купил дом, но потом стал жалеть, что не вернулся сразу же обратно на Колыму в привычную уже обстановку и к привычным материальным условиям.

В представительстве Дальстроя, куда он обратился за консультацией, его заверили, что надбавки, которые он получал до отпуска, ему восстановят, если он вернется на прежнюю работу.

Он вернулся, но надбавок его лишили, так как до возвращения он некоторое время работал в Новосибирском управлении. Тогда он стал хлопотать, чтобы его опять отправили в Новосибирск, где он оставил жену. Но и в этом ему отказали. Так он и провел всю войну и в 1944 году погиб, возвращаясь с полевых работ. Прыгнул с берега на лед реки, провалился, и его сразу утащило под лед.

Кроме А. А. Аврамова в этой комнате жили другие знакомые геологи.

Я почему-то совсем не помню процесса защиты запасов в Ларюковой и вообще очень плохо помню встречу с Буриковым там.

Как будто я с ним совсем там не встречался, хотя хорошо знаю, что это не так. Помню, что, уезжая из Ларюковой, он взял с собой тубус с планами, а мне остался чемоданчик с пояснительными записками. Он почему-то уехал из Ларюковой, а я там еще оставался.

В Ларюковой в одно из воскресений я был у В. Т. Матвеенко и хорошо помню, что, возвращаясь от него, видел занимавшихся на улице бойцов истребительного батальона. Особенно мне запомнились их деревянные винтовки с железными, похожими на настоящие, но самодельными штыками. Казалось, что эти штыки предназначались, чтобы ими действовать в боевой обстановке, но было непонятно, почему же они примкнуты к деревянным ружьям-палкам. Вероятно, железные штыки предназначались только для того, чтобы приучить бойцов истребительного батальона к тому, что в руках у них не палки, а ружья, хоть и деревянные, но с железными, такими же, как настоящие, штыками.

Заслуживает упоминания еще совещание, на котором я даже выступил, хотя делать этого не любил и редко это делал. Я говорил о том, что у нас принят неправильный метод разделения россыпей на блоки, привязанные к шурфовочным линиям: на одну линию – один блок. При таком методе возможны случаи, когда в контуре более богатых золотом песков («пески» – профессионализм, которым называют любую золотосодержащую продуктивную часть россыпей, не руда. – Ред.), выделенных внутри контура, включающего также и более убогие содержания или концентрации золота в песках, запасы могут оказаться большими, чем, в общем, более крупном блоке. Это происходит за счет увеличения площади влияния контуров с высоким содержанием золота. Для устранения подобных парадоксальных случаев я предложил изменить порядок блокировки, считать запасы в блоках, ограниченных разведочными (шурфовочными) линиями. Каждый шурфов таком блоке имеет одинаковую с другими площадь влияния, поэтому от увеличения или уменьшения россыпи площадь блока неизменяется и, следовательно, невозможны при таком порядке и парадоксы.

Такой метод блокировки был принят, но это случилось намного позднее, а тогда я не сумел убедить людей, привыкших к одному методу блокировки и подсчета, в том, что они делают это неправильно, и в том, что нужно делать иначе.

Обратную дорогу из Ларюковой в Усть-Омчуг мне пришлось проделывать гораздо труднее, чем дороги из Усть-Омчуга в Магадан и из Магадана в Ларюковую, вместе взятые. Трудно она мне досталась. Я очень долго сидел на так называемом автовокзале –в холодном деревянном строении – хотя и просторном, но очень слабло обогреваемым полухолодными батареями. В первый день я до вечера ожидал машину, на которой можно было бы уехать в кабине, но такой машины не было. Не было у меня и спирта, чтобы расплатиться за проезд. Единственный автобус, который раз в сутки проходил тогда из Берелеха в Мякит, где он встречался с другим, приходящим из Магадана и туда возвращающимся, был, как и следовало ожидать, переполнен. Прождав до позднего вечера и продолжая свои попытки уехать в кабине какого-нибудь попутного грузовика, я, наконец, убедившись в их тщетности, решил пойти в общежитие, переночевать там, а утром ехать в кузове первого попавшегося грузовика, не обращая внимания на 54-градусный мороз. Это было безумное решение, но положение мне казалось безвыходным. Мне и теперь, впрочем, трудно решить, как я должен был поступить. Я не мог сидеть и ожидать, когда потеплеет и морозы за 50 градусов сменятся пургой, так как еще помнил судьбу Заикина и то, что закон, по которому его осудили без всякой вины, продолжает действовать, хотя и пребывает в сонном состоянии. Утром я сел на первый же попутный грузовик, на котором, как и вчера на всех проходящих машинах, в кабине места не было. Это был так называемый дромадер, то есть обыкновенная зисовская трехтонка, переделанная на Магаданском АРЗе в трехосный грузовик с увеличенным кузовом. Очень скоро я почувствовал, что сделал очень большую и, может быть, непоправимую глупость. От общего замерзания меня спасал большой тулуп, но ноги мои в подтоптанных валенках очень скоро стали замерзать. Стала исчезать чувствительность пальцев, даже несмотря на то что я усиленно боролся с этим, бегал по машине, держась за борт руками, усиленно топтался в пустом кузове грузовика, делая быстрый бег на месте. Пытался даже снять валенок, оттирать онемевшие замерзшие пальцы, но это пришлось сразу же прекратить, надев валенок, так как нога стала еще быстрее замерзать – мороз был очень свиреп, а я к тому же был на сильном ветру, ведь сидел в открытом кузове быстро мчащегося по гладкой дороге грузовика.

Это было ужасно – расплачиваться за свою ошибку и сознавать, что она очень легко может оказаться роковой. Была реальнейшая опасность потерять ноги или хотя бы пальцы на них, особенно большие. На всю жизнь запомнилась мне эта ужасная дорога и моя отчаянная борьба за собственные ноги, за собственную жизнь. Я работал как вол всю дорогу по долинам Оротукана, Гербы и Мякита. Мне все же удалось за три или четыре часа, тянувшиеся, как казалось, целую вечность, пока мы доехали до поселка Мякит, на 208-м км «Центральной трассы» (Мякитом автор ошибочно называет поселок Атку на 208-м км трассы М56. – Ред.) восстановить чувствительность большого пальца. Я боялся, что мне его придется ампутировать. Но, очевидно, еще беготней по машине и потом, оттирая снегом, а затем спиртом мне удалось восстановить кровообращение в пальце, но чувствительность вернулась лишь дней через10–15. Еще задолго до прибытия в Мякит, может быть, даже в самом начале пути я решил расстаться с этой машиной, на которой чуть не лишился ног. Я почему-то наивно полагал, что в Мяките возьму билет в сторону Магадана до Палатки и уеду оттуда на автобусе. При этом я почему-то не учитывал, что на Мяките встречаются два автобуса с одинаковым количеством мест. Один из них приходит Берелеха, другой – из Магадана. Там они обмениваются пассажирами и расходятся восвояси. Я это знал, но почему-то не додумался до вывода, что в обоих автобусах, когда они расходятся из Мякита, все места бывают заняты и что, следовательно, сесть в автобус там мне не придется. Радуясь, что живым и с целыми ногами добрался до этого далекого Мякита, я бодро вошел в коридорчик дома, из которого вели три двери: прямо, направо и налево. Дверь направо вела в диспетчерскую, куда было прорезано и окошко. Дверь прямо вела в комнаты отдыха водителей, а налево – в комнату отдыха пассажиров. В двери прямо тоже было проделано окошко, у которого стоял прилично одетый вор и разговаривал с дневальным, находившимся по другую сторону двери. Войдя, я положил на пол в левом углу коридорчика свои вещи: рюкзак, чемоданчик и рукавицы. При этом рукавицы бросил сверху. Сам же, отойдя от вещей к окошку диспетчера, обратился к нему с вопросом насчет автобуса. В этот момент я боковым зрением заметил, что вор быстро вышел на улицу. Привыкший к бдительности, развившейся с детства под влиянием постоянного воровского окружения и особенно в дороге: в поезде, в трамвае в толпе, на вокзалах, я, быстро повернув голову, увидел, что в углу остались только рукавицы и рюкзак, а чемоданчик как корова языком слизала. Не теряя времени, я быстро выскочил на улицу и успел увидеть только спину скрывающегося за углом вора, шагающего бодрым шагом с моим чемоданчиком в руке. Я моментально настиг его, бегом схватил одной рукой за воротник приличного пальто, а другой – за ручку чемоданчика. При этом я был настолько рад, что мне удалось вернуть украденное и предотвратить беду, что мне даже не пришло в голову ударить его чемоданчиком хотя бы слегка по голове, чтобы хоть нос расквасить. Такое желание или сожаление о том, что я тогда этого не сделал, появилось у меня позднее, а тогда я только сказал ему: «Эх ты! Знал бы ты, что там лежит, так, наверное, и не трогал бы». Он, как говорят, ни к селу, ни к городу вдруг сказал: «Хочешь выпить?». Я повернулся и ушел.

Через непродолжительное время пришли оба автобуса одновременно, и все помещение моментально наполнилось пассажирами. Среди них я увидел брата, направлявшегося из Магадана на Ларюковую. Я рассказал ему только что пережитое приключение и, еще не кончив рассказывать, увидел, что мой знакомый уже вор крутится между пассажирами, выбирая «плохо лежащий» чемодан. Я, в этот момент говоривший о нем, сказал: «Да вот он» и показал на него пальцем. Брат подошел к нему, взял под ручку и повел в райотдел НКВД. Но он идти не хотел, на улице стал упираться, сопротивляться, и брату пришлось приложить к нему руки. В этом ему помог попутчик-прокурор.

В Мяките мне пришлось обратиться к диспетчеру, сказав, что я везу секретные документы, и попросить, чтобы он помог мне уехать. Это помогло, и я быстро добрался до Палатки, где поступил так же, чтобы добраться в Усть-Омчуг. Было это 8 марта. Эта моя памятная мне командировка совпала с наступлением наших войск под Старой Руссой, о котором печать и радио вдруг совсем перестали упоминать. Стало понятно, что произошла неудача. (Имеется в виду наступление Красной Армии весной 1942 г., бои за Старую Руссу продолжались вплоть до 1944 г. – Ред.)

Выдержки из книги Володина Неоконченный маршрут Читать бесплатно книгу "Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов" - Володин Виктор (avidreaders.ru)